Стих молитва когда волнуется желтеющая нива. «Когда волнуется желтеющая нива», анализ стихотворения Лермонтова Когда волнуется желтеющая нива гдз

Смысл произведения «Когда волнуется желтеющая нива» Лермонтова, анализ которого мы проводим, раскрывается при изучении истории его создания. 1837 год был значимым в жизни Лермонтова, если говорить о периоде его творчества. Он написал стихотворение «Смерть поэта», которое не восприняли чиновники, и пока шло расследование, Лермонтов оказался под арестом.

Находясь в тюрьме г. Санкт-Петербург, поэт написал последнее свое стихотворение «Когда волнуется желтеющая нива». В тяжелых арестантских условиях, находясь без письменных принадлежностей, Лермонтов пишет свое творение на обертке от еды опаленными спичками.

Структура стихотворения

Анализ стихотворения «Когда волнуется желтеющая нива» невозможен без изучения его структуры. Произведение состоит из четырех строф (шестнадцать строк), написанных одним сложным предложением с тремя разными придаточными частями. Этот прием позволил показать целостность текста и важность каждых строк.

Кажется, что Лермонтов торопится передать свои переживания, волнения и пишет строки на одном дыхании без дальнейших поправок. Интересный момент заметили и филологи, что строки не заканчиваются знаками препинания, будто на них не было времени. Стихотворение заканчивается многоточием, кажется, что Лермонтов что-то недосказал и оставил пищу для размышлений грядущим поколениям.

Анализ стихотворения «Когда волнуется желтеющая нива» помогает понять нутро человека, способного оценить и передать невидимые оттенки природы. В основе сюжета заложена пейзажная зарисовка. Кажется, что это стихотворение – описание природы, создающее спокойствие и умиротворение души, но если вчитаться и понять смысл, то оно пропитано трагизмом, характерным для творчества Лермонтова.

Анализ стихотворения «Когда волнуется желтеющая нива» передает отреченность Лермонтова от внешнего мира, он не видит ничего светлого и радостного. Он думает, что сможет найти гармонию с природой, а значит и с самим собой.

Описание природы не точное, а образное. Лермонтов показывает не определенное время года, а фрагменты осени и весны. Первые три строфы показывают взаимоотношения человека с природой. В первой человек видит природу, во второй пытает найти контакт с природой, в третьей – диалог природы и человека. А вот в четвертый строфе человек осознает себя и Бога.

Авторский почерк Лермонтова – его одиночество – есть и в этом стихотворении. Перед тем как познать Бога, он познает природу. Анализируя стихотворение «Когда волнуется желтеющая нива», становится ясна его тема - роль природы в духовном становлении человека.

Стихотворение насыщено различными приёмами и тропами. Лермонтов использует эпитеты, которые придают особую загадочность эпитеты («смутный сон», «час златой», «Румяным вечером»), олицетворения («Ландыш… кивает», «Прячется малиновая слива», «волнуется желтеющая нива»). Анафора указывает на движение вверх, движение к Богу, к небу («И в небесах я вижу Бога»).

Если вы прочитали анализ стихотворения «Когда волнуется желтеющая нива» Лермонтова , перейдите в раздел нашего сайта - Блог , чтобы найти подобные статьи, которых сотни, и каждая написана простым языком.

4. Выше я приводил примеры ложного и запутанного параллелизма, которые как бы свидетельствуют о борьбе логического словосочетания с ритмико-мелодическим. То же находим мы у Лермонтова и в области периода. Период логический и период музыкальный – явления по существу различные. Период, развивающийся на логической основе, строится на смысловой градации, так что интонационное повышение механически следует за смыслом и является как-бы его функцией. Период музыкальный осуществляется при помощи нарастания интонации, путем синтаксического нагнетания, так что логическая роль союзов почти стушевывается. Характерно поэтому, что в напевной лирике преобладают периоды, не основанные на подчинении придаточных предложений главному и потому не имеющие союзов (так, напр., у Фета – „Одним толчком согнать ладью живую“). Из союзов сравнительно часто является в такого рода периодах союз „когда“ (ср. выше у Жуковского) – именно потому, что логическая роль его может быть очень ослаблена.

Сопоставим два стихотворения-периода, построенные на „когда“ – Фета „Когда мечтательно я предан тишине“ и Лермонтова „Когда волнуется желтеющая нива“. У Фета – пять строф, которые образуют непрерывный подъем вплоть до предпоследней строки, причем третья строфа непосредственно переходит в четвертую, образуя сильный enjambement:

Когда мечтательно я предан тишине
И вижу кроткую царицу ясной ночи,
Когда созвездия заблещут в вышине,
И сном у Аргуса начнут смыкаться очи,
И близок час уже, условленный тобой,
И ожидание с минутой возрастает,
И я стою уже, безумный и немой,
И каждый звук ночной смущенного пугает,

И нетерпение сосет больную грудь,
И ты идешь одна, украдкой озираясь,
И я спешу в лицо прекрасной заглянуть,
И вижу ясное, и тихо, улыбаясь,
Ты на слова любви мне говоришь: „люблю!“
А я бессвязные связать стараюсь речи,
Дыханьем пламенным дыхание ловлю,
Целую волосы душистые и плечи
И долго слушаю, как ты молчишь, и мне
Ты предаешься вся для страстного лобзанья, –
О, друг, как счастлив я, – как счастлив я вполне!
Как жить мне хочется до нового свиданья!

Чрезвычайно характерно для Фета, что союз „когда“, с его временным значением, совершенно ликвидируется после первой же строфы – вместо него длинной цепью идут анафорические „и“, напрягающие интонацию и доводящие ее, наконец, до предельной высоты, откуда она опускается при помощи восклицательного, трехстепенного каданса. Характерно также, что в кадансе даже нет логического ответа на „когда“ – естественное следствие потери союзом своего логического значения. Это совершенно музыкальный период – недаром перед кадансом происходит слияние двух строф, которым достигается обычное в мелодической лирике увеличение интонационной амплитуды.

Стихотворение Лермонтова обычно приводится в учебниках как образец периода . И действительно, в противоположность Фету, стихотворение которого ни один синтаксис не решился бы предлагать в качестве образца, у Лермонтова мы находим полную симметрию частей и строгий порядок:

Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка;

Когда росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;

Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он, –

Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, –
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога.

Подъем ясно членится на три части с повторением в начале каждой союза „когда“, который, таким образом, не стушевывается, как у Фета, а наоборот – укрепляется. Это подтверждено и ответными „тогда“ в кадансе. Синтаксическая форма побуждает нас воспринимать этот период как логический, в котором временное значение и соответственная смысловая градация должны присутствовать в полной силе. На деле, однако, оказывается, что градация эта почти не осуществлена. Обычно указывается на то, что от первой строфы к третьей усиливается тема общения с природой – в этом видят смысловое повышение, которым оправдывается и поддерживается повышение интонационное. Но градация эта, во-первых, слишком слабо проявлена, так что ссылка на нее представляется нам искусственной, а во-вторых – она (даже если признавать ее реальность) загромождена деталями, которые имеют вид простого перечисления и вовсе не связаны с временной формой. Желтеющая нива, свежий лес, малиновая слива, серебристый ландыш, студеный ключ – все это располагается как бы на одной плоскости и не связано внутренней необходимостью с временным построением периода. Если бы не синтаксическая форма – мы могли бы принять все построение за перечисление, а не восходящий период. Специфических смысловых ступеней, соответствующих трем „когда“, не ощущается. Получается несоответствие между синтаксической схемой, резко выглядывающей из-за текста, и смысловым построением. Кажется, что стихотворение написано на заданную схему – отсюда чувство неловкости, неудобства при его произнесении: интонационный подъем логически недостаточно оправдан, не вполне мотивирован.

Однако, если мы на этом основании попробуем переставить строфы – сделать, напр., вторую строфу первой, а первую поставить на второе место, – то ощутим ритмико-интонационную фальшь. Есть, очевидно, какие-то особенности ритмико-интонационного характера, которыми, независимо от смысла, утвержден данный порядок строф и самое восхождение. Действительно, через все стихотворение проведена определенная интонационно-синтаксическая система. Она заключается в том, что, независимо от смысла, первые три строфы находятся в отношении интонационной градации, так что каждая следующая звучит напряженнее предыдущей. Мы видим знакомые нам приемы – увеличение интонационной амплитуды, торможение, инверсии и т. д.

В периоде такого типа носитель главной интонационной высоты – подлежащее; его положение в фразе имеет, следовательно, большое значение. Первые две строфы сходны тем, что в обеих интонация повышается к концу третьей строки и понижается в четвертой. Но в первой строфе мы имеем три предложения, а во второй – одно, развернутое на всю строфу. Уже одно это делает вторую строфу в интонационном отношении более напряженной. Рассмотрим внутреннее строение каждой.

В первом предложении начальной строфы подлежащее находится на самом конце строки – ему предшествуют сказуемое и определение (волнуется желтеющая нива); во втором – подлежащее со своим определением стоят в начале строки, перед сказуемым (свежий лес шумит), а остальную часть строки занимают второстепенные члены. Получается инверсия (abc–bca), благодаря которой подлежащие обоих предложений оказываются рядом и разделены только ритмической паузой, отделяющей первую строку от второй. Иначе говоря – рядом оказываются интонационные высоты, объединяя обе строки в одно восходяще-нисходящее движение. В третьем предложении возобновляется первоначальный порядок слов (прячется малиновая слива), и подлежащее опять находится на краю строки, после чего целая следующая строка занята второстепенными членами. Возвращение к первоначальному порядку ощущается как повторение, результатом чего естественно является бо̀льшая интонационная напряженность третьей строки по сравнению с первой. Кроме того, нисходящая часть, которой во втором предложении отведено было только полстроки (при звуке ветерка), занимает здесь целую строку (Под тенью сладостной зеленого листка) и увеличена в своем синтаксическом составе (два определения). Таким образом, усиленное повышение сменяется развернутым, медленным нисхождением, которое знаменует собой частичный мелодический каданс. Отметим еще интересную ритмическую особенность этой строфы: шестистопный ямб в начальной и конечной строках лишен цезуры и расчленяется не на две половины, а на три группы, почти тожественные в своем слоговом составе (Когда волнуется | желтеющая | нива – Под тенью сладостной | зеленого | листка, т.-е. 6 + 5 + 2 и 6 + 4 + 2) и в своей тонической характеристике (64 + 52 + 21 и (64 + 42 + 22)1); средние же строки имеют мужские цезуры и распадаются на две половины. Получается своего рода ритмическое кольцо – начальное восхождение, которое наделено, именно как вступление, особой ритмической характеристикой, корреспондирует с первым строфическим кадансом.

Во второй строфе мы видим последовательное торможение интонации: вперед вынесены второстепенные члены, так что подлежащее со своим определением (ландыш серебристый) оказывается только в конце третьей строки, а сказуемое – в четвертой. Таким образом, интонация, не дробясь частичными нисхождениями (как было в начальной строфе), поднимается вплоть до конца третьей строки, после чего переходит в нисхождение. При этом определение к подлежащему стоит не перед ним, как было до сих пор (желтеющая нива, свежий лес, малиновая слива), а после него, так что именно оно, а не подлежащее, оказывается в рифме; тем самым высокая часть интонационной дуги как бы растягивается, захватывая и определение. С другой стороны, нисхождение менее сильно, чем в первой строфе, потому что в нем находятся не второстепенные члены, а главные – сказуемое с относящимися к нему членами. Как видим, мелодический рисунок второй строфы, действительно, в общем смысле тот же, что и в первой, но снабжен особенностями, сообщающими ее мелодическому движению бо̀льшую напряженность и удерживающими ее на большей интонационной высоте. В ритмическом отношении эта строфа отличается, прежде всего, появлением пятистопного ямба (строки 1-ая, 3-ья и 4-ая) – это находится, очевидно, в связи с свободным отношением Лермонтова к цезуре и к ямбу вообще. Лермонтов разрушает классический канон ямба ослаблением цезуры и смешением разностопных строк. Интересно, что в пятистопных строках этой строфы классическая цезура после второй стопы встречается только раз (из-под-куста). В первой строке метрическая цезура есть (Когда росой), но синтаксически она настолько ослаблена, что вместо членения на две части (4 + 6 или 4 + 7) получается деление на три группы (Когда росой | обрызганный | душистой, т.-е. 44 + 42 + 32), сходное с ритмическим движением крайних строк начальной строфы (ср. нижние значки). Сходно с ним и движение последней строки этой строфы: „Приветливо кивает головой“ (тоже деление на три, т.-е. 42 + 32 + 33). Если начальное „Когда волнуется“ примем за особую ритмическую единицу, своего рода стопу (), то на ее фоне „Когда росой“ и „Приветливо“ можем считать ее видоизменениями: первое – усеченной формой (), а второе – анакрузной вариацией (). Получается видоизмененное начальное кольцо – тем более, что в средних строках мы имеем членение на две части („Румяным вечером | иль утра в час златой“ и „Из-под куста | мне ландыш серебристый“). Таким образом, и в мелодическом, и в ритмическом отношении вторая строфа повторяет движение первой, но с характерными вариациями, делающими это движение более напряженным.

Уже тот факт, что вторая строфа ощущается как повторная вариация первой, заставляет, как мы не раз видели это раньше, встречать третью строфу как новый подъем. Чуткий слушатель может после второй строфы предвидеть, что интонационный климакс будет завершен именно в третьей, что именно она должна быть апогеем всего построения. И действительно, мы видим в ней совершенно новые членения и соотношения фраз, подготовляющие переход к кадансу. Первая строка – особое предложение с тем порядком слов, который мы имели во второй строке начальной строфы (ср. „И свежий лес шумит при звуке ветерка“ – „Когда студеный ключ играет по оврагу“), но с тем важным для интонации отличием, что там все главные члены расположились перед цезурой, так что после нее естественно создавалось нисхождение, а здесь, при наличности сильной цезуры, после нее стоит сказуемое; кроме того, существенно самое положение строки в строфе – первая строка есть зачин, и потому, в интонационной схеме четырехстрочной строфы, она естественно мыслится в восходящем направлении, а вторая (при системе рифм a′ba′b, как в данном случае) образует, вместе с первой, ритмический период (полстрофы) и потому естественно клонится к частичному нисхождению. При этом, третья строфа воспринимается на фоне второй, а не первой, и потому появление в первой же строке целого предложения с его главными членами, в естественном для русской речи порядке (студеный ключ играет), ощущается не как повторение, а как нечто новое, непохожее. Это ощущение еще усиливается, когда во второй строке мы не находим целого параллельного предложения, как было в начале, а видим только начало другого, так что вместо нисхождения видим медленное повышение, которое тормозится при помощи вставки придаточного предложения (И, погружая мысль). Является знакомый нам enjambement – строфа не членится на два симметричных периода (2 + 2) с нисхождением в конце второй строки (как было в начальной строфе и до некоторой степени во второй), а вступает после первой строки в новое движение (1 + 3). Наконец – еще одно чрезвычайно важное и характерное отличие этой строфы, назначение которой – быть интонационным апогеем. Мы имеем здесь два предложения, но с одним подлежащим1), которое находится в первой строке. В связи с тем, что в периоде такого типа главный носитель интонационной высоты – именно подлежащее, это означает, что во втором предложении этой строфы, занимающем три строки и ясно направленном к сильному повышению, нет интонационной вершины. На самом деле эта вершина есть, но она поручена другому члену предложения, интонационная роль которого подготовлена. Фраза, развернувшаяся на три строки, как бы ищет своей вершины – быть сплошным нисхождением она, по всему своему строю, явно не может, потому что не примыкает к первой (Когда студеный ключ), а наоборот – продолжает и развивает ее. Где же эта вершина? В третьей строке ее нет (Лепечет мне таинственную сагу), потому что ни одно из стоящих в ней слов не может быть выделено как особо-важное; но приглагольное дополнение (сагу) порождает от себя другое, приименное (про мирный край), значительность которого подчеркивается зависящим от него придаточным предложением (откуда мчится он) – вместе с ним оно занимает целую четвертую строку1). Здесь и сосредоточен интонационный апогей всей восходящей части стихотворения, после которого наступает каданс. Четвертая строка, вместо частичного нисхождения (как было в первых двух строфах), дает maximum повышения. Попутно можно наблюдать интересную синтаксическую градацию. Четвертая строка начальной строфы занята второстепенными членами, легко допускающими нисхождение, и при этом сказуемые этой строфы образованы глаголами, которые не могут иметь прямых дополнений (волнуется, шумит, прячется); в четвертой строке второй строфы, как уже было отмечено, мы находим сказуемое с его косвенным дополнением (кивает головой), благодаря чему нисхождение слабее, чем в первой строфе; наконец, в третьей строфе мы имеем сказуемое с прямым дополнением, которое развивает из себя новое дополнение, являющееся интонационной вершиной предложения – и вот эта-то вершина и помещается в четвертой строке. После нее наступает легкое нисхождение (откуда мчится он), подготовляющее к кадансу. В ритмическом отношении строфа построена так, что первые две строки дают шестистопный ямб с мужскими цезурами, неослабленными синтаксически, а две следующие – пятистопный, причем первая повторяет знакомое нам деление на три группы (Лепечет мне таинственную сагу – т.-е. 42 + 52 + 21), корреспондируя в этом смысле со строкой „Приветливо кивает головой“ (характерно, что таким ритмическим движением наделены строки с главными сказуемыми каждой строфы), а вторая представляет собой идеальный пример классического пятистопного ямба, с мужской цезурой после второй стопы и с сильным синтаксическим разделом именно в этом месте, чего прежде не было. Ритмическое движение здесь, в апогейной строке, как бы намеренно принимает строгую форму, результатом которой является замедление, так как ритмическое и синтаксическое членение совершенно совпадают, а предложение закончено в своем интонационном движении (ср. „Когда росой обрызганный душистой“, где цезуре мешает инверсия, и „Из-под куста мне ландыш серебристый“, где синтаксис не поддерживает цезуры, а предложение стремится к следующей строке, к сказуемому). Размещение шестистопных и пятистопных строк и появление строки с тремя группами не на том месте, где мы привыкли видеть ее по первым строфам, тоже отличает эту строфу от предыдущих.

Каданс разрешает всю эту систему восхождения в три приема, соответствующие трем ступеням подъема. Первые две строки состоят из двух предложений с повторяющимся в начале „тогда“, а третья и четвертая, хотя и дают тоже два предложения, но уже не независимые, а связанные между собой в синтаксически-интонационном отношении. Они имеют одно и тоже подлежащее („я“) и сцеплены характерной антитетической инверсией: „И счастье я могу постигнуть на земле - И в небесах я вижу Бога“ (т.-е. bac-cab). Главные ударения естественно падают здесь на второстепенные члены – „на земле“ и „в небесах“ (психологические сказуемые); благодаря инверсии они оказываются рядом – фраза образует одну интонационную дугу. С другой стороны, в первых двух строках мы видим синтаксически-интонационный параллелизм с одинаковой инверсивной постановкой сказуемых, напоминающей вступительную фразу: „Тогда смиряется души моей тревога, Тогда расходятся морщины на челе“ (ср. „Когда волнуется желтеющая нива“), но с той разницей, что здесь его интонационная роль значительнее, потому что оно является и психологическим сказуемым. В этом перемещении сказуемости и тем самым носителя интонационной высоты заключается своеобразный эффект всего периода: „Когда волнуется нива... и лес шумит... и прячется слива... когда ландыш кивает головой... когда ключ играет по оврагу и лепечет сагу про мирный край - тогда смиряется тревога, тогда расходятся морщины, и счастье я могу постигнуть на земле, и в небесах я вижу Бога“. Чрезвычайно интересно и ритмическое строение каданса. Первые две строки дают шестистопный ямб и повторяют ритмическое движение начальной строки (возвращение к ней, таким образом, еще более подкрепляется), образуя параллелизм трех групп („Тогда смиряется | души моей | тревога“, т.-е. 64+42+32, и „Тогда расходятся | морщины | на челе, т.-е. 64+32+33). Третья строка, тоже шестистопная, делится цезурой на две половины, но синтаксис ослабляет силу цезуры, а четвертая строка – четырехстопная. Таким образом, перебой между шестистопным и пятистопным ямбом разрешается в пользу первого – в этом отношении кадансная строфа тоже сближается со вступительной, как бы возвращаясь, после колебаний, к торжественному ритму зачина, но действие пятистопного ямба не исчезает, а наоборот – подтверждается усечением последней строки. Большое значение имеет и переход от системы перекрестных рифм (a′ba′b) к системе рифм опоясывающих (a′bba′). Переход этот ощущается в третьей строке и придает двум последним строкам завершительный характер (ритмическая инверсия).

Подробный анализ ритма и синтаксиса показывает, что у Лермонтова здесь, действительно, имеется определенная мелодическая система, которая выступает на первый план и держит на себе всю композицию периода , почти не считаясь с фактами смысловыми, которые не поспевают за ней. Получается несовпадение, характерное для Лермонтова. Он борется с классическими схемами, отходит от логического стиля, но не свободен от традиций, не может перейти к чисто-напевному стилю, как это сделал Фет.

Все о религии и вере - "стих молитва когда волнуется желтеющая нива" с подробным описанием и фотографиями.

Приветливо кивает головой;

Лепечет мне таинственную сагу

И в небесах я вижу бога.

В 1837 году Лермонтов был арестован и несколько недель провел в петербургской тюрьме, пока шло разбирательство по поводу его стихотворения «Смерть поэта», посвященного гибели Пушкина. Резкий тон, который позволил себе Лермонтов в отношении высшего света, фактически погубившего Пушкина, вызвал неудовольствие многих чиновников. В итоге до выяснения степени революционности стихотворения «Смерть поэта» было принято решение заключить Лермонтова под стражу. Именно в тюрьме, не имея чернил и бумаги, поэт написал одно из последних своих лирических стихотворений под названием «Когда волнуется желтеющая нива…» . По воспоминаниям очевидцев, в качестве пера поэт использовал обугленные спички, а бумагой служила обертка от еды, которую ежедневно приносил ему в тюрьму старый слуга. Почему же автор в довольно сложный период своей жизни решил обратиться именно к теме природы?

Стихотворение было создано в 1837 г. Этот период был одним из самых сложных в жизни поэта. Полным ходом шло расследование относительно “революционной” деятельности Лермонтова. Сам поэт находился в петербургской тюрьме. Текст стихотворения Лермонтова “Когда волнуется желтеющая нива”, которое проходят на уроке литературы в 8 классе, был написан при помощи обугленных спичек. В тюрьме у поэта не было ни бумаги, ни чернил. Лирический герой любуется “желтеющей нивой”, наслаждается шумом “свежего леса”, трепетно прислушивается к звукам студеного ключа, который “играет по оврагу”. В этих проявлениях русской природы ему чудится одновременно и загадка, и разгадка. Лермонтова не устраивал существующий режим. Он презирал и раболепство народа, и свою собственную слабость. По его мнению, он не обладал настолько ярким талантом, чтобы вдохновить людей на борьбу за свои права. Иного мнения придерживались власть имущие. Они считали Лермонтова опасным смутьяном, посему и предпочитали держать его подальше от Петербурга.

Лирический герой верит, что лучшие времена непременно наступят. Наблюдая умиротворенную природу, он чувствует, как тревога сходит на нет, “расходятся морщины на челе”. Обратив свой взор к небу, он мысленно видит Бога, который молча взирает на то, что творится на земле. Точно предчувствуя свою скорую кончину, поэт предполагает, что ситуация в России изменится к лучшему только после его смерти. Скачать это произведение полностью или учить его онлайн можно на нашем сайте.

Когда волнуется желтеющая нива

Лермонтов. Когда волнуется желтеющая нива. Аудиокнига

Когда волнуется желтеющая нива,

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зелёного листка;

Румяным вечером иль утра в час златой

Из-под куста мне ландыш серебристый

Приветливо кивает головой;

И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

Лепечет мне таинственную сагу

Про мирный край, откуда мчится он:

Тогда расходятся морщины на челе,

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога.

А. П. Шан-Гирей в своих воспоминаниях утверждал, что стихотворение было написано в феврале 1837 года, когда Лермонтов находился под арестом в здании Главного штаба. Это утверждение не расходится с датой, которую Лермонтов выставил в сборнике стихотворений 1840 года: «1837».

Русская литература
/ Лермонтов «Когда волнуется желтеющая нива» – читать онлайн

Анализ стихотворения Лермонтова Когда волнуется желтеющая нива

Лермонтов в юности все же писал более открытые и полные романтики произведения, но с годами, он хоть и улучшил свое творчество, и все же его стихи стали немного мрачнее. Когда человек вырастает, он знает мир не до конца, но когда он растет, становиться старше, его мысли и виденье о мире меняются, ведь он познает что-то большее, нежели в юности. Так происходило и с писателем.

Именно в 1837 году произошли серьезные и грустные события. Погиб великий Пушкин, которого все любили и уважали, как великого человека и очень творческого. Именно потому Лермонтов написал произведение, которое было посвящено умершему. Из-за написанного, поэта заключили под стражу, пока шел суд. Несколько недель, Лермонтов старался полностью записать стихотворение, которое пришло ему на ум весьма некстати. Ведь бумаги не было и чем писать – тоже. Но верный слуга приносил еду, где была бумажная обертка, и были еще обугленные спички.

Именно там и было создано произведение «Когда волнуется желтеющая нива…». Это произведение о природе, которая с самого детства давала силы жить Михаилу Лермонтову. Именно потому и было написано произведение, так как только на первый взгляд – там описаны красоты природы.

Анализ стихотворения «Когда волнуется желтеющая нива»

Стихотворение написано Лермонтовым в феврале 1837 года, когда поэт находился под арестом в здании Главного штаба в Петербурге за стихотворение «Смерть Поэта». К нему пускали лишь камердинера, при носившего обед. Хлеб ему заворачивали в серую бумагу. На этой бумаге с помощью спичек и печной сажи было написано это произведение.У стихотворения нет названия, но уже его первая строчка заинтересовывает читателя: что же происходит, когда «волнуется желтеющая нива»? Всё стихотворение состоит из одного предложения. Первая, вторая и третья строфы - это всё придаточные предложения времени, причины и условия

(когда), которые раскрывают значение одного главного предложения. Композиционно стихотворение делится на две части.

В первой части изображены картины природы - каждая строфа начинается со слова когда. Во второй части описаны чувства лирического героя - они возникают тогда. Изображая природу. поэт рисует не одну, а несколько поэтических взаимосвязанных картин. Он рассказывает, как «волнуется желтеющая нива» при легком звуке ветерка, как свежий лес задумчиво шумит, как «прячется в саду малиновая слива», как «студёный ключ играет по оврагу». В этих пейзажных зарисовках Лермонтов олицетворяет природу: ландыш «приветливо кивает головой», ключ лепечет «таинственную сагу».

Изображая любимые пейзажи, поэт рассказывает о бесконечно обновляющейся природе - о разных временах года. Это и осень (желтеющая нива), и весна (свежий лес; ландыш серебристый), и лето (малиновая слива). Стихотворение богато художественно-выразительными средствами. Поэтические эпитеты создают атмосферу лирической таинственности (тень сладостная; румяный вечер; смутный сон; таинственная сага). Лермонтов использует характерные для его творчества цветовые эпитеты (желтеющая нива; малиновая слива; зе лёный листок). Из художественных средств поэт использует также анафору (И счастье я могу постигнуть на земле, / и в небесах я вижу Бога …). В первой строфе дана широкая пейзажная панорама: поле, лес, сад. Затем поэт суживает художественное пространство, остаются только слива, куст, ландыш. Но потом пространство снова расширяется - оно вместе с бегущим студёным ключом прорывается за горизонты:

Когда студёный ключ играет по оврагу

И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

Лепечет мне таинственную сагу

Про мирный край, откуда мчится он …

Художественное пространство становится бесконечным. Эта картина - кульминация стихотворения. В заключительном четверостишии поэт говорит о чувствах своего лирического героя. Четыре стиха и четыре важных преображения в человеке: «Тогда смиряется души моей тревога» - преображение внутреннего мира; «Тогда расходятся морщины на челе» - изменение внешнего облика; «счастье я могу постигнуть на земле» - возможность восприятия ближнего мира; «И в небесах я вижу Бога … » - возможность восприятия дальнего мира, мироздания. Ощущение покоя, безмятежного счастья, гармоничности мира даёт лирическому герою природа. И эта сопричастность с природным миром позволяет поэту сказать:

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога …

Первая строфа стихотворения - шестистопный ямб, во второй и третьей строфе чередуются шестистопный и пятистопный ямб, последняя строфа - шестистопный ямб, но последняя строка

укорочена (четырёхстопный ямб). Лермонтов использует перекрёстную и кольцевую (в последней строфе) рифмы.

Анализ стихотворения Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива». Внутренний монолог поэта

Лирическое настроение русского писателя Лермонтова по жизни с возрастом менялось от дикой восторженности до смертельной тоски и грусти. В его ранних произведениях он много восхвалял красоту природы, ее лугов, рек и лесов, но в последние годы эта тема его мало интересовала, он больше занимался политическими и общественными вопросами. За это время он снискал славу поэта-смутьяна, который решительно и жестко обличал царское самодержавие. Вот и стихотворение «Когда волнуется желтеющая нива» передает какое-то странное настроение автора. Что же происходило в судьбе поэта в это время?

Анализ стихотворения Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива»

Когда читаешь стихи Лермонтова, плавно погружаешься в его красивый и удивительный поэтический мир, но почему-то пронизанный безысходной тоской. Казалось бы, что может быть такого безысходного и грустного в необыкновенно точных зарисовках живой природы? Ведь он пишет, что уже желтеет нива, напоминающая о конце лета, что в саду уже дозревает малиновая слива, шумит лес, и даже серебристый ландыш кивает головой поэту.

Анализ стихотворения Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива» говорит о том, что Лермонтова восхищает природа чистая и безмятежная, окунающая в благодатный волшебный сон. Но на душе поэта не все так спокойно, он сильно встревожен и даже гневен.

Тема одиночества

В чем причина его трагического разлада с жизнью? Может быть, это из-за его несносного характера или язвительного остроумия, которое он часто изливал. Или это его сиротская судьба во всем виновата, ведь поэт очень рано лишился родительской ласки? Можно винить его судьбу и за то, что она не дала ему верных и добрых друзей-единомышленников или не подарила ему встречи с любимой женщиной, которая бы могла остужать его горячую голову, ухаживать и любить его таким, каким был Лермонтов.

«Когда волнуется желтеющая нива» описывает, как студеный ключ шепчет о мирном крае. Но где он находится? Поэту везде тревожно, на него нахлынуло чувство одиночества и безысходности. И скорее всего, это было из-за внешних обстоятельств, которые, увы, не всегда зависят от самого человека. Однако в то время в окружении Лермонтова страх преследования был нормой.

Покой и гармония

Анализ стихотворения Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива» открывает занавес на то, что то милое созерцание природы, которое увидел поэт, еще хуже разладило и без того удручающее его состояние. Однако этот безупречный мир природной красоты дарит мечту о гармонии с ней, с людьми и со всем окружающим его миром.

О чем думает поэт, когда пишет строки, что уже не жалеет о прошлом, но однако ничего не ждет и от будущего? В самом конце произведения присутствует четверостишие, в котором поэт как будто бы заново прозревает, но это прозрение можно интерпретировать по-разному.

Анализ стихотворения Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива» подразумевает и то, что поэту суждено было жить в обществе чуждых ему людей, где в приоритете ложь, фальшь, и от этого полная скука. Поэт, рожденный в этом несправедливом мире, просто задыхался в атмосфере сплетен, интриг и осуждения. От этого так трагична и его судьба.

Лермонтов, «Когда волнуется желтеющая нива»

Это красивое стихотворение было написано автором в 1837 году. Но в это время поэт был арестован и во время следствия находился в заключении в петербургской тюрьме. А все из-за разбирательств относительно его стихотворения «Смерть поэта», которое было посвящено смерти Пушкина.

Ошеломленный этим известием, поэт позволил себе в резкой форме выразиться о светском обществе и в открытую обвинил его в смерти великого гения. Чиновники, конечно же, не могли выдержать такого издевательского, по их мнению, поведения, поэтому было решено взять Лермонтова под стражу. В тюрьме без бумаги и чернил, используя обертку от еды и обгоревшие спички, он пишет стихотворение «Когда волнуется желтеющая нива». Тема природы была выбрана им наверняка не случайно, ведь он тоже мог предчувствовать то, что и ему осталось гостить в этом мире на так уж и много.

Спасительная природная краса

На тот момент Лермонтову было всего 24 года, он был скептиком и реалистом и уже в этом возрасте хорошо понимал, что нынешние устои общества себя уже полностью изжили. На это указывал и факт восстания декабристов.

В скором времени Лермонтов стал понимать, что он ничего уже не сможет изменить в России, социальное неравенство рано или поздно приведет к революционному конфликту. Из-за этого Лермонтов в последние годы жизни находился в удручающем состоянии и скверном настроении.

Поэт также осознал, что своими стихами он не вдохновит светлые человеческие умы на подвиг декабристов, однако и мириться с тем, что происходило вокруг него, тоже не желал.

Это его произведение само по себе очень самобытно и представляет собой какой-то заключительный внутренний монолог души о высших ценностях, о том, что все проходит, и это тоже все пройдет. Остается только ждать.

/ Анализ стихотворения М. Ю. Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива»

Анализ стихотворения М. Ю. Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива»

В этом лирическом стихотворении Лермонтова, написанном в 1837 году, автор красочно описывает окружающую среду, природу. Видно, что поэт любит свою родину, восхищается ее красотой, хочет увековечить эти прекрасные пейзажи в своих стихах. Для этого он использует разнообразные приемы: олицетворение, эпитеты. К примеру, «ландыш серебристый приветливо качает головой» и «румяный вечер» – это помогает насытить это стихотворение эмоциями, которые наполняли поэта в тот момент. Все это помогает ему передать настроение того прекрасного вечера, который он описывает в своем стихе. Настолько этот вечер был хорош и приятен, что в голове поэта зародился восхитительный стих. А благодаря ровному построению, понятному и простому стилю, этот стих многим западает в душу, остается в памяти на всю жизнь. Смысл его понять сможет каждый, и многих он заставит задуматься. Это, пожалуй, один из лучших стихов великого приемника Пушкина, как часто называли Лермонтова. Хотя этот стих и был не таким уж поздним, в нем отчетливо видно восприятие мира Михаилом Юрьевичем, широта его мысли, его виденье мира. И умение написать так чувственно тоже не может остаться незамеченным.

Анализ стихотворения «Когда волнуется желтеющая нива» дает нам понять, что основная идея этого произведения – это соединение человека с природой, их единство и неразрывная взаимосвязь, которая со временем, однако, ослабела. Для соединения с природой герой остается один, и одиночество сближает его с окружающим миром. Даже когда просто читаешь эти строки, то представляешь себе эти картины, и на душе становится тепло – это такие родные и восхищающие виды, которые не смогут никого оставить равнодушным. Именно этого и хотел автор – чтобы люди поняли, какая красота их окружает, и задумались о том, что нужно быть ближе к природе, ведь от этого и людям становится лучше. Но полнейшая идиллия, которой наполнено произведение, может ли существовать на самом деле? Или все это лишь в его стихах, в его мечтах? Может быть, автор и правда так видел все, окружающее его, но многим людям содержание стиха кажется лишь прекрасной и невозможной лирикой.

Итак, анализ стихотворения «Когда волнуется желтеющая нива» можно закончить мыслью о том, что Михаил Юрьевич хотел показать нам настоящую утопию, которая окружает нас повсюду, ведь природа – это бесконечная красота, дарящая умиротворение. Человек, сумевший вернуть единство с природой, сможет обрести настоящее счастье.

«Когда волнуется желтеющая нива…» М.Лермонтов

«Когда волнуется желтеющая нива…» Михаил Лермонтов

Когда волнуется желтеющая нива,

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зеленого листка;

Когда росой обрызганный душистой,

Румяным вечером иль утра в час златой,

Из-под куста мне ландыш серебристый

Приветливо кивает головой;

Когда студеный ключ играет по оврагу

И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

Лепечет мне таинственную сагу

Про мирный край, откуда мчится он,-

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе,-

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу бога.

Анализ стихотворения Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива…»

Лирика Михаила Лермонтова раннего и позднего периода творчества существенно отличается, Если в юности поэт писал восторженные стихи, восхваляя красоту родных полей, лугов, лесов и рек, то в последние годы жизни к этой теме автор обращался достаточно редко. Лермонтова больше занимали общественные и политические вопросы, за что он был признан смутьяном и сыскал славу поэта, который своими произведениями вредит царскому режиму.

В 1837 году Лермонтов был арестован и несколько недель провел в петербургской тюрьме, пока шло разбирательство по поводу его стихотворения «Смерть поэта». посвященного гибели Пушкина. Резкий тон, который позволил себе Лермонтов в отношении высшего света, фактически погубившего Пушкина, вызвал неудовольствие многих чиновников. В итоге до выяснения степени революционности стихотворения «Смерть поэта» было принято решение заключить Лермонтова под стражу. Именно в тюрьме, не имея чернил и бумаги, поэт написал одно из последних своих лирических стихотворений под названием «Когда волнуется желтеющая нива…» . По воспоминаниям очевидцев, в качестве пера поэт использовал обугленные спички, а бумагой служила обертка от еды, которую ежедневно приносил ему в тюрьму старый слуга. Почему же автор в довольно сложный период своей жизни решил обратиться именно к теме природы?

Следует отметить, что в свои 24 года Михаил Лермонтов слыл скептиком и реалистом, который прекрасно понимал, что прежние устои общества полностью себя изжили. Однако поэт осознавал также и тот факт, что само общество еще не готово к переменам. Примером тому являлось восстание декабристов, которое было жестоко подавлено из-за того, что народ не поддержал горстку дворян, выступивших за отмену крепостного права и свержение самодержавия. Поэтому Лермонтов прекрасно понимал, что при его жизни в России вряд ли что-то изменится, и ситуация будет лишь ухудшаться, углубляя пропасть между сословиями. Именно поэтому, чувствуя свое бессилие и невозможность хоть что-нибудь изменить, поэт в последние годы жизни очень часто пребывал в скверном расположении духа. Он знал, что своими стихами не сможет вдохновить светлые умы отечества на повторение подвига декабристов, но и мириться с окружающей действительностью был не в состоянии.

Стихотворение «Когда волнуется желтеющая нива…», на первый взгляд, посвящено красотам родного края, который Лермонтов воспевает с присущей ему нежностью и восхищением. Однако последняя строфа этого произведения полностью раскрывает замыслы автора . В ней он признается: когда происходит общение с природой, «тогда смиряется души моей тревога, тогда расходятся морщины на челе». И именно знакомые с детства пейзажи дают Лермонтову силы жить, веря в то, что его творчество не является напрасным и в будущем будет по достоинству оценено потомками.

Примечательно, что стихотворение «Когда волнуется желтеющая нива» имеет весьма необычную структуру. Оно содержит четыре строфы, которые написаны одним предложением . Такой нетипичный для поэта прием создает ощущение того, что автор писал это произведение на одном дыхании, опасаясь того, что не сможет передать читателям свои мысли и ощущения правильно и максимально точно. Поэтому и не утруждал себя такими пустяками, как разбивка фраз на предложения. Более того, подобная структура стихотворения придает ему особую целостность и мелодичность, которая свойственна многим песням с образным и ярким содержанием. Именно такие произведения очень часто встречаются в русском народном фольклоре, который с детства знал и любил поэт.

«Когда волнуется желтеющая нива», анализ стихотворения Лермонтова

История создания

Стихотворение «Когда волнуется желтеющая нива» написано в 1837 году. Трудно поверить, что эти строки о природе родились в заключении. Лермонтов был арестован за стихотворение «Смерть поэта» и несколько недель до ссылки, пока длилось следствие, провёл в тюрьме. У поэта не было ни пера, ни бумаги. Он записал текст обгоревшими спичками и кусочками угля на обёртке, в которую была завёрнута его еда, приносимая слугой.

Литературное направление, жанр

«Когда волнуется желтеющая нива» с первого взгляда можно отнести к пейзажной лирике. Первые три строфы, содержащие анафору «когда», – описание природы. Но последняя строфа о том, что, только наблюдая свободную природу, человек счастлив. В ней идея стихотворения, природа – только толчок к философским размышлениям. Поэтому некоторые исследователи относят стихотворение к философской лирике.

Лермонтов традиционно считается поэтом-романтиком, в момент написания стихотворения ему 24 года. Лирический герой одинок, отрезан от мира людей. Он вступает в диалог с природой как с божественным замыслом, в этом диалоге находит и себя, и Бога.

Тема, основная мысль и композиция

Стихотворение представляет собой период. Это одно предложение, выражающее сложную, но цельную мысль. Период всегда ритмичен. Первые три строфы, начинающиеся союзом «когда» – сами по себе сложные предложения (первая и третья строфы) или простое предложение, осложнённое причастным оборотом и многочисленными однородными членами (вторая строфа). Все три строфы описывают природу по-разному. В первой строфе описаны три «среды обитания» человека в природе: нива (поле), лес и сад. Они восхищают лирического героя. Во второй строфе лирический герой вглядывается в одно-единственное, но совершенное явление природы – крошечный ландыш. Третья строфа динамична. В ней раскрывается внутренний мир лирического героя, наблюдающего за течением родника. Природа – это только повод для дальнейших размышлений.

Основная мысль в периоде всегда заключена в последней части. Только наблюдение за природой даёт человеку счастье и приближает его к Богу. Но ещё глубже понять замысел Лермонтова можно, зная историю написания стихотворения. Сидя в тюрьме, Лермонтов как никогда раньше осознал счастье свободы, ведь только она даёт возможность видеть весь мир и быть благодарным Богу.

Размер и рифмовка

Стихотворение написано разностопным ямбом, в основном шестистопным, с пиррихиями. Лермонтов пользуется в стихотворении длинными словами, из-за чего часть ударений ямба выпадает, получается неровный ритм, напоминающий танго. Всё стихотворение наполнено движением: в первой строфе лирический герой проносится по знакомым местам, во второй – наклоняется, в третьей – уносится вместе с ключом в далёкий мирный край, а в последней его горизонтальное движение по земле прекращается и начинается вертикальное – в небеса. Последняя укороченная строка четырёхстопного ямба останавливает движение, потому что мысль доведена до логического конца.

Последняя строфа отличается и по рифмовке. Первые три имеют перекрёстную рифмовку, а четвёртая – кольцевую. Во всём стихотворении чередуются женская и мужская рифмы.

Тропы и образы

Картины природы в каждой строфе рисуют эпитеты. В первой строфе образы летней природы создаются с помощью ярких цветовых эпитетов: желтеющая нива, малиновая слива, зелёный листок. Звуки в этой строфе тоже громкие и реальные: шум свежего леса.

Во второй строфе краски поздней весны становятся мягче и глуше: румяный вечер, золотой час утра, ландыш серебристый. Появляются запахи: душистая роса.

Эпитеты третьей строфы касаются внутреннего мира, ощущений лирического героя: смутный сон, таинственная сага, мирный край. Только эпитет студёный ключ соотносится с природой. Она уходит на второй план, автору не важна детализация, не указано ни время года, ни время суток, природа становится условной.

В каждой строфе олицетворения оживляют природу: слива прячется в саду, ландыш кивает головой, ключ лепечет таинственную сагу, играет по оврагу.

В последней строфе внутренний мир рисуют метафоры: смиряется тревога, расходятся морщины на челе.

В последней строфе поэт использует синтаксический параллелизм (первая и вторая строка). Создаётся образ гармоничной личности, которая черпает из природы силы для восстановления душевного равновесия.

У стихотворения нет названия, но уже его первая строчка заинтересовывает читателя: что же происходит, когда «волнуется желтеющая нива»? Всё стихотворение состоит из одного предложения.

Первая, вторая и третья строфы — это всё придаточные предложения времени, причины и условия (когда), которые раскрывают значение одного главного предложения. Композиционно стихотворение делится на две части. В первой части изображены картины природы — каждая строфа начинается со слова когда.

Во второй части описаны чувства лирического героя — они возникают тогда. Изображая природу, поэт рисует не одну, а несколько поэтических взаимосвязанных картин.

Он рассказывает, как «волнуется желтеющая нива» при легком звуке ветерка, как свежий лес задумчиво шумит, как «прячется в саду малиновая слива», как «студёный ключ играет по оврагу».

В этих пейзажных зарисовках Лермонтов олицетворяет природу: ландыш «приветливо кивает головой», ключ лепечет «таинственную сагу».

Изображая любимые пейзажи, поэт рассказывает о бесконечно обновляющейся природе — о разных временах года. Это и осень (желтеющая нива), и весна (свежий лес; ландыш серебристый), и лето (малиновая слива). Стихотворение богато художественно-выразительными средствами.

Поэтические эпитеты создают атмосферу лирической таинственности (тень сладостная; румяный вечер; смутный сон; таинственная сага). Лермонтов использует характерные для его творчества цветовые эпитеты (желтеющая нива; малиновая слива; зе лёный листок).

Из художественных средств поэт использует также анафору (И счастье я могу постигнуть на земле, / и в небесах я вижу Бога …). В первой строфе дана широкая пейзажная панорама: поле, лес, сад.

Затем поэт суживает художественное пространство, остаются только слива, куст, ландыш. Но потом пространство снова расширяется — оно вместе с бегущим студёным ключом прорывается за горизонты:

Когда студёный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он …

Художественное пространство становится бесконечным. Эта картина — кульминация стихотворения. В заключительном четверостишии поэт говорит о чувствах своего лирического героя.

Четыре стиха и четыре важных преображения в человеке: «Тогда смиряется души моей тревога» — преображение внутреннего мира; «Тогда расходятся морщины на челе» — изменение внешнего облика; «счастье я могу постигнуть на земле» — возможность восприятия ближнего мира; «И в небесах я вижу Бога … » — возможность восприятия дальнего мира, мироздания.

Ощущение покоя, безмятежного счастья, гармоничности мира даёт лирическому герою природа. И эта сопричастность с природным миром позволяет поэту сказать:
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога …

Б. М. Эйхенбаум, давший в своей «Мелодике стиха» (1922) образцовый синтактико-интонационный анализ лермонтовского стихотворения «Когда волнуется желтеющая нива…», начинает рассказ о нем следующим образом:

«Стихотворение Лермонтова обычно приводится в учебниках как образец периода… У Лермонтова мы находим полную симметрию частей и строгий порядок:

Когда волнуется желтеющая нива,

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зеленого листка;

Когда росой обрызганный душистой,

Румяным вечером иль в утра час златой

Из-под куста мне ландыш серебристый

Приветливо кивает головой;

Когда студеный ключ играет по оврагу

И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

Лепечет мне таинственную сагу

Про мирный край, откуда мчится он, —

Тогда смиряется души мой тревога,

Тогда расходятся морщины на челе, —

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога…

Подъем ясно членится на три части с повторением в начале каждой союза «когда». Это подтверждено и ответными «тогда» в кадансе. Синтаксическая форма побуждает нас воспринимать этот период как логический, в котором временное значение и соответственная смысловая градация должны присутствовать в полной силе. На деле, однако, оказывается, что градация эта почти не осуществлена. Обычно указывается на то, что от первой строфы к третьей усиливается тема общения с природой, — в этом видят смысловое повышение, которым оправдывается и поддерживается повышение интонационное. Но градация эта, во-первых, слишком слабо проявлена, так что ссылка на нее представляется нам искусственной, а во-вторых, она (даже если признавать ее реальностью) загромождена деталями, которые имеют вид простого перечисления и вовсе не связаны с временной формой. Желтеющая нива, свежий лес, малиновая слива, серебристый ландыш, студеный ключ — все это располагается как бы на одной плоскости и не связано внутренней необходимостью с временным построением периода Если бы не синтаксическая форма — мы могли бы принять все построение за перечисление, а не восходящий период. Специфических смысловых ступеней, соответствующих трем «когда», не ощущается. Получается несоответствие между синтаксической схемой, резко выглядывающей из-за текста, и смысловым построением. Кажется, что стихотворение написано на заданную схему, — отсюда чувство неловкости, неудобства при его произнесении: интонационный подъем логически недостаточно оправдан, не вполне мотивирован» [Эйхенбаум, 1969].

И далее — констатация того факта, что ритмико-интонационная градация в стихотворении тем не менее безупречна; стало быть, именно на ней, а не на смысловой градации держится стихотворение; и затем — десять страниц блистательного анализа, показывающего, в чем именно эта ритмико-интонационная градация выражается.

Первое, что обращает на себя внимание при чтении этого вступления, — некоторый пафос, свойственный ранним годам русского формализма, когда господствовало желание подчеркнуть, что не смысл определяет звук, а звук определяет смысл в поэтической речи, — пафос, быстро оставленный и уступивший место более тонкому анализу соотношения «формы» и «содержания». Перечитывая Эйхенбаума сейчас, через восемьдесят лет, хочется внести коррективы в его анализ именно в этом плане: хочется (рискуя открыть Америки, давно открытые гимназическими учебниками, писавшими о «теме общения с природой») показать, что о смысловой градации в лермонтовском стихотворении никак нельзя сказать, будто она «слишком слабо проявлена» и «загромождена» посторонними деталями. Напротив, она построена так же четко и обнаженно, как и градация ритмико-синтаксическая. Именно об этом и пойдет речь в настоящей заметке; вопросы синтаксиса и интонации здесь затрагиваться почти не будут, потому что в этой области к исчерпывающему анализу Б. Эйхенбаума нам добавить нечего.

И второе, на что мы обращаем внимание в процитированных словах Б. Эйхенбаума, — это брошенное мимоходом проницательное замечание: «Кажется, что стихотворение написано на заданную схему…» Думается, что для такого замечания имеются основания, хотя, быть может, и не совсем те, которые имел в виду Эйхенбаум. Нам кажется, что можно не только выделить «заданную схему» этого стихотворения, но и указать ее возможный источник — стихотворение А. Ламартина «Крик души» из его сборника 1830 г. «Гармонии». До сих пор указаний на сходство этих стихотворений в научной литературе мы не обнаружили (да и вся тема «Лермонтов и Ламартин» разработана гораздо меньше, чем иные, аналогичные ей).

Вот текст Ламартина:

LE CRI DE L’AME

Quand Ie souffle divin qui flotte sur le monde

S’arrete sur mon ame ouverte au moindre vent,

Et la fait tout a coup frissonner comme une onde

Ou le cygne s’abat dans un cercle mouvant!

Quand mon regard se plonge au rayonnant abime

Ou luisent ces tresors du riche firmament,

Ces perles de la nuit que son souffle ranime,

Des sentiers du Seigneur innombrable ornement!

Quand d’un ciel de praitemps l’aurore qui ruisselle,

Se brise et rejaillit en gerbes de chaleur,

Que chaque atoine d’air roule son etincelle,

Et que tout sous mes pas devient lumiere ou fleur!

Quand tout chante, ou gazouille, ou roucoule ou bourdonne,

Que l’immortalite tout semble se nourrir,

Et que I’homme ebloui de cet air qui rayonne,

Croit qu’un jour si vivant ne pourra plus mourir!

Quand je roule en mon sein mille pensers sublimes,

Et que mon faible esprit ne pouvant les porter

S’arrete en frissonnant sur les derniers abimes

Et, faute d’un appui, va s’y precipiter!

Quand dans le ciel d’amour ou mon ame est ravie;

Je presse sur mon coeur un fantome adore,

Et que je cherche en vain des paroles de vie

Pour I’embrasser du feu dont je suis devore!

Quand je sens qu’un soupir de mon ame oppressee

Pourrait creer un monde en son brulant essor,

Que ma vie userait le temps, que ma pensee

En reniplissant le ciel deborderait encore!

Jehova! Jehova! ton nom seul me soulage!

II est le seul echo qui reponde a mon coeur!

Ou plutot ces elans, ces transports sans langage,

Sont eux-meme un echo de ta propre grandeur!

Tu ne dors pas souvent dans mon sein, nom sublime!

Tu ne dors pas souvent sur mes levres de feu:

Mais chaque impression t’y trouve et t’y ranime.

Et le cri de mon ame est toujours toi, mon Dieu!

(Harmonies poetiques et religieuses, livre III, h. 3)

Подстрочный перевод:

Когда божественное дыхание, овевающее мир,

Касается души моей, открытой малейшему ветерку,

И мгновенно зыблет ее, как влагу,

На которую лебедь опускается, кружась, —

Когда взгляд мой погружается в сияющую бездну,

Где блещут бесценные сокровища тверди,

Эти перлы ночи, живимые ее дыханьем,

Несчетные украшения путей Божества, —

Когда заря, стекая с весеннего неба,

Дробится и брызжется жаркими лучами,

И каждая частица воздуха катится искоркой,

И под каждым моим шагом вспыхивает свет или цветок, —

Когда все поет, щебечет, воркует, жужжит,

И кажется, что все напоено бессмертьем,

И человек, ослепленный этим сияющим воздухом,

Верит, что день такой жизни никогда не умрет, —

Когда я ощущаю в груди моей тысячи высоких помыслов

И слабый мой дух, не в силах их перенесть,

Остановляется, дрожа, перед последнею бездной

И, без опоры под ногой, готов низринуться в нее, —

Когда в небе любви, куда воспаряет душа моя,

Я прижимаю к сердцу обожаемое виденье

И тщетно ищу живых слов,

Чтобы объять ее огнем, сожигающим меня, —

Когда я чувствую, что вздох моей стесненной души

Мог бы сотворить целый мир в пламенном своем порыве,

Что жизнь моя преодолела бы время, что мысль моя

Затопила бы небо и перелилась через край, —

— Иегова! Иегова! Твое имя одно мне опора!

Или нет: этот мой порыв, этот восторг без слов

Ты не часто покоишься в груди моей, высокое имя,

Ты не часто покоишься на огненных моих устах,

Но каждое впечатление мира находит тебя и оживляет тебя,

И крик моей души — это всегда лишь Ты, о мой Бог!

Сопоставления отдельных лермонтовских стихотворений и их западноевропейских образцов делались неоднократно. В данном случае интерес сопоставления в том, что приходится сопоставлять не образы и мотивы, а композиционную схему стихотворения — схему, которую можно кратко выразить формулой: «Когда… — когда… — когда… — тогда: Бог». Что эта схема в обоих стихотворениях одинакова, очевидно. Но достаточно ли этого, чтобы утверждать, будто именно это стихотворение Лермонтову внушено именно этим стихотворением Ламартина? Настаивать трудно. Очень может быть, здесь действовала какая-то более давняя традиция духовной поэзии, специальным изучением которой мы не занимались. Во всяком случае, популярность Ламартина в России именно в 20- 30-е гг. XIX в. была очень велика, стихотворения его были заведомо известны и Лермонтову, и читателям Лермонтова, и поэтому сопоставление «Крика души» со стихотворением «Когда волнуется желтеющая нива,..» интересно не только «с точки зрения вечности», но и с точки зрения истории литературы.

Две особенности лермонтовской поэтики могут быть проиллюстрированы этим сравнением; обе они давно отмечены исследователями. Первая особенность — стремление опираться на уже разработанный литературный материал, концентрируя его в сентенции и формулы, пригодные для самых разных стихотворений (типа «Так храм оставленный — все храм, Кумир поверженный — все бог!»; источником этой сентенции, как известно, является Шатобриан). Вторая особенность, наиболее характерная для позднего Лермонтова, — избегание отвлеченной пышности и стремление к скромности и конкретности образов (классический пример — «Люблю отчизну я, но странною любовью…»). Для нас важнее первая из этих особенностей, — мы увидим, как Лермонтов концентрирует и проясняет в своих сентенциях содержание используемого литературного материала и как в своей композиции он концентрирует и проясняет структурные особенности используемого материала.

Стихотворение Ламартина состоит из девяти строф, сгруппированных по схеме 1 + (2 + 1) + (2 + 1) + 2. Первая строфа — вступительная: «Когда божественное дыхание, овевающее мир, касается души моей…». Здесь сразу введены все три основных элемента стихотворения: «Бог», «мир» и «моя душа». Из остальных строф эта единственная выделена сравнением «как». Следующее трехстрофие как бы раскрывает понятие «мир»: «небо», «заря, стекающая с неба» и, наконец, поющая и щебечущая «земля» — последовательное движение сверху вниз. Следующее трехстрофие таким же образом раскрывает понятие «душа»: «мысли», готовые низринуться в последнюю бездну, «чувства», воспаряющие в небо любви, и «жизнь и мысль», переливающиеся через край, — сперва движение сверху вниз, потом снизу вверх и далее, из центра во все стороны. В обоих центральных трехстрофиях последние строфы выделены: в первом — безличностью подлежащих «все» и «человек»; во втором — гиперболичностью образов «вздохом сотворить мир», «мыслью переполнить небо через край»; в обоих — подхватывающей друг друга идеей «побеждаю время» и «победив время, побеждаю пространство». Все семь строф объединены анафорой «когда…», этим они отделяются от двух строф заключения; кроме того, синтаксис семи строф начальной части сложнее и прихотливее, чем синтаксис двух строф заключительной части (начало построено на подчинительных предложениях, конец — на сочинительных предложениях). Заключение начинается кульминационным возгласом «Иегова! Иегова! Твое имя…» и дальше построено симметрично: первые две строки каждой строфы обращены к имени Божьему, последние две строки — к самому Богу; словом «Бог» заканчивается стихотворение. Обратим, однако, внимание, что переломом, кульминацией служит не образ Бога, а образ Божьего имени: мысль о Боге присутствует, как мы видели, с самого начала стихотворения, первая же строфа начинается с «божественного дыхания», во второй появляются «пути Господа Бога», и затем по всем строфам проходят вспомогательные образы сияния, света, лучей, бессмертия, бездны, небес, пламени и, наконец, сотворения мира — все атрибуты образа Бога; после этого действительно остается лишь назвать его по имени, имя это своим экзотическим звучанием образует кульминацию, а затем наступает разрешение напряжения и конец.

Во что превращается эта схема у Лермонтова?

Во-первых, исчезает весь арсенал вспомогательных образов, сравнений, приложений — все, что создавало ламартиновский пафос. Во-вторых, исчезает все то звено ламартиновского плана, в котором раскрывалось понятие «душа», — оно требует слишком отвлеченных образов, а Лермонтов в этом стихотворении хочет быть конкретен и прост. В-третьих, соответственно конкретизируются образы «мира»: вместо «цветок» Лермонтов говорит «ландыш», вместо «все» перечисляет ниву, лес и сад. Поэтому главным для Лермонтова становится композиционная организация этих образов «мира»: их нужно выстроить так, чтобы они сами подводили и к понятию «душа», и к понятию «Бог».

Стихотворение Лермонтова — это четыре строфы, из них первые три начинаются «когда… когда… когда…», а заключительная — «тогда»; синтаксическая схема обнажена до предела. Оставим пока в стороне заключительную строфу и посмотрим на последовательность первых трех. Ее можно рассматривать по крайней мере в пяти различных аспектах.

Прежде всего — последовательность действий. Сказуемые первой строфы: «нива волнуется», «лес шумит», «слива прячется». Уже здесь начинается, так сказать, одушевление неодушевленных предметов, но пока еще очень осторожное: «волнуется» можно сказать и об одушевленном и о неодушевленном предмете, а «прячется» — это не столько активное действие, сколько пассивное состояние. Сказуемое второй строфы — «ландыш… приветливо кивает головой»; это уже действие активное и эмоционально окрашенное, ландыш здесь одушевлен и очеловечен. Сказуемые третьей строфы — «ключ играет… и… лепечет» — это высшая степень одушевленности, предмет из бессловесного становится наделенным речью, внимание читателя переносится с предмета на содержание его речи — мы достигли кульминации: понятие «душа» нам уже внушено и путь к понятию «Бога» открыт.

Далее — последовательность характеристик. Первая строфа вся держится на цветовых эпитетах: «желтеющая нива», «малиновая слива», «зеленый листок»; два нецветовых эпитета — «свежий лес» и «сладостная тень» — занимают явно подчиненное положение (ибо тон задает первая строка с «желтеющей нивой»). Во второй строфе цветовых эпитетов столько же, но характер их иной: «румяный вечер», «утра час златой», «ландыш серебристый» — здесь это уже не столько цвет, сколько свет, предметы им не материализуются, а дематериализуются; нецветовой эпитет «душистая роса» по-прежнему второстепенен. В третьей строфе цветовые эпитеты отсутствуют вовсе, остается только нецветовой — «студеный ключ»: вместо зримого предмета перед нами лишь атмосфера, окружающая предмет; зато появляются новые эпитеты — такого свойства, какого раньше не было; «смутный сон», «таинственная сага», «мирный край». Так первоначальная ясность переходит в таинственную смутность, дематериализация завершена, кульминация достигнута.

Далее — последовательность точек зрения. В первой строфе все представлено объективно, со стороны: нива волнуется, лес шумит, слива прячется под листком — и дано это так, как будто всякий может наблюдать данные явления и удостовериться в них. Во второй строфе точка зрения уже субъективна: «Из-под куста мне ландыш серебристый приветливо кивает головой»; посторонней проверке это явление, понятно, не поддается. В третьей строфе повторяется то же: ключ «лепечет мне таинственную сагу», и это подчеркивается предыдущей фразой — «погружая мысль в какой-то смутный сон» — и «смутный сон», и «таинственная сага» существуют только для души поэта (в отличие, например, от «свежего леса» и «сладостной тени» первой строфы, которые существовали для всех), опять душа исподволь выдвигается на первый план и занимает все поле нашего зрения, преломляя наш взгляд на мир поэта.

Далее — последовательность охвата времени. В первой строфе все, по-видимому, указывает на какой-то конкретный, определенный временной момент: естественно представлять, что это один и тот же порыв ветра волнует ниву, заставляет шуметь лес и позволяет сливе скользуть под тень листка. Во второй строфе этого уже нет: мало того, что описываемый момент не совпадает с описанными перед этим (желтеющая нива и малиновая слива — это, вероятно, август, а ландыш — это весна; в этой несовместности укорял Лермонтова еще Глеб Успенский), вдобавок сам описываемый момент не фиксирован, а произволен — «Румяным вечером иль в утра час златой»; вечер и утро взяты, конечно, не случайно, как самые расплывчатые и переходные моменты суток. А третья строфа уже никаких временных указаний не содержит: «смутный сон» выводит ее за пределы времени, переход от конкретности к неопределенности завершен.

Наконец — последовательность охвата пространства. В первой строфе пространство дано широко и многообразно: нива, лес, сад — как будто три взгляда в три стороны. Во второй строфе пространство резко сжимается, в поле зрения остаются крупным планом только куст и ландыш; притом сужение это происходит не скачком, а постепенно, как бы на глазах у читателя — фраза построена так, что подлежащее и сказуемое отодвинуты в самый конец: сперва дается атмосфера, наполняющая пространство вокруг предмета (аромат росы, оттенки зари), а потом уже центр пространства, сам предмет — ландыш. В третьей строфе этот прием уже не нужен, подлежащее «ключ» названо с самого начала; здесь происходит иное: пространство не сужается, а как бы прорывается, «ключ, играющий по оврагу»,- это первая в стихотворении протяженность, первое движение (после стоячих нивы, леса, сада, куста и ландыша), и притом движение, уводящее внимание читателя за пределы очерченного поля зрения, — ключ лепечет «про мирный край, откуда мчится он». Так и здесь совершается выход за пределы конкретности материального мира; этот выход становится кульминацией стихотворения, переходом от «когда…» к «…тогда».

Кульминация стихотворения любопытна тем, что семантический и лексический моменты в ней не совпадают. Семантическая кульминация — это, конечно, слово «сон» (подготовленное словом «мысль»): именно оно переводит мир стихотворения из реального плана в идеальный, просветленный, проникнутый божественной гармонией. Лексическая же кульминация — это, конечно, слово «сага»: в долермонтовской поэзии оно неупотребительно или почти неупотребительно, в академический словарь попадает только в 1847 г., в стихотворении звучит очень резким экзотизмом (ср. «Иегова!..» у Ламартина) и хорошо фиксирует точку перелома от «когда…» к «…тогда».

Переходим к заключительному четверостишию. В трех первых перед нами раскрывалось, постепенно одушевляясь, понятие «мир»; в заключительном четверостишии оно вытесняется двумя другими основными понятиями нашего стихотворения, одинаково связанными с понятием «мир», но взаимно противопоставленными друг другу: понятием «я» и понятием «Бог».

Понятие «я» в большей степени подготовлено предшествующим построением стихотворения, поэтому оно и появляется первым. Безликое «мне» уже появилось во второй и третьей строфах, но оно не имело там никакой характеристики и лишь пассивно воспринимало впечатления мира. Теперь заключительная строфа начинается словами: «Тогда смиряется души моей тревога» — в первый и единственный раз названа «душа», в первый и единственный раз названа «тревога», и эта эмоциональная установка разом ретроспективно окрашивает все содержание предыдущих строф — начиная от двусмысленного «волнуется» в первой строке (в литературном языке 20-30-х гг. XIX в. в отличие от современного прямое значение слова «волноваться» было употребительнее, чем метафорическое, поэтому при первом чтении слова «волнуется желтеющая нива» заведомо воспринимались еще без эмоциональных обертонов) и кончая «мирным краем» в последней строке, непосредственно подготовляющим слова о смиряющейся тревоге души.

Понятие «Бог» требует более постепенного перехода. Мы видели, что три первые строфы были построены по четко организованному плану: от неодушевленности — к одушевленности, от сторонней ясности — к внутренней смутности, от объективности — к субъективности, от пространственной и временной конкретности — к внепространственности и вневременности. Это был путь извне внутрь — из материального мира в духовный мир. Заключительное четверостишие содержит обратное движение — от души к мирозданию, но уже просветленному и одухотворенному. Четыре стиха его — четыре этапа этого движения: «Тогда смиряется души моей тревога» — внутренний мир человека; «Тогда расходятся морщины на челе» — внешний облик человека; «И счастье я могу постигнуть на земле» — ближний мир, окружающий человека; «И в небесах я вижу Бога» — дальний мир, замыкающий мироздание; внимание поэта движется как бы расходящимися кругами. Вся начальная часть — «когда…» — была направлена вглубь, в одну точку, вся заключительная часть — «…тогда» — направлена вширь, в пространство. Основной порог на этом переходе — от человека к окружающему миру — приходится на середину строфы; он отмечен, во-первых, стилистически — сменой анафоры («тогда… тогда…» — «и… и…») — и, во-вторых, семантически: в предыдущей части строфы действия негативны, происходит как бы снятие дурного, живущего в человеке («тревоги») — «смиряется тревога», «расходятся морщины», а в последующей части строфы действия позитивны, происходит как бы утверждение хорошего, живущего в мироздании («счастье») — «могу постигнуть счастье», «вижу Бога». Словом «Бог», как и у Ламартина, заканчивается стихотворение.

Метрика стихотворения до некоторой степени служит аккомпанементом к его композиционному строю. Первая строфа, самая «неодушевленная» и «вещественная», — сплошной шестистопный ямб, заставляющий предполагать, что и все стихотворение будет написано этим строгим размером. Вторая и третья строфы сбивают это ожидание — они написаны свободным чередованием шестистопного и пятистопного ямба, усиление метрической зыбкости совпадает с усилением образной зыбкости. Заключительная строфа возвращается к начальному шестистопному ямбу с двумя лишь важными отличиями: во-первых, последняя строка, о Боге, укорочена (четырехстопный ямб — единственный раз во всем стихотворении); во-вторых, рифмовка здесь (тоже единственный раз) не перекрестная, а охватная, — и то и другое подчеркивает концовку.

Таким образом, композиционное равновесие лермонтовского стихотворения идеально: в части «когда…» три ступени, по которым мы словно уходим из мира внешнего и. углубляемся в мир внутренний (ступени длинные, по строфе каждая); в части «…тогда» тоже три ступени, по которым мы словно возвращаемся из мира внутреннего в мир внешний (ступени короткие, по строке каждая), и за ними четвертая ступень — с Богом в небе. Заключительная строка «И в небесах я вижу Бога» сталкивает понятия «я» и «Бог» — оба полюса, между которыми лежит то понятие «мир», с которого начиналось стихотворение.

Эта выверенность композиции не может быть случайна: очевидно, именно мотивировка последовательности «когда.. когда… когда… тогда: Бог» была главным предметом заботы Лермонтова. Это и позволяет допустить, что его отталкивание от Ламартина было сознательным. Заполнение схемы у Ламартина должно было показаться Лермонтову слишком перегруженным, а перелом «божественность в мире — божественность в душе — божественность в Божьем имени» — слишком слабым; и он освобождает схему от всего лишнего, а перелом делает четче и яснее: «мир — я и Бог». Это такая же концентрация сути, какой были лермонтовские сентенции типа «Так храм оставленный — все храм», только не на идейном, а на композиционном уровне.

Любопытно, что в творчестве Лермонтова есть и обратный пример — случай, где он не обнажает композиционную схему оригинала, а, наоборот, загружает ее новыми и новыми образами. Это «Ветка Палестины», написанная, как давно отмечалось, по схеме пушкинского стихотворения «Цветок засохший, безуханный…». Какими средствами здесь пользуется Лермонтов и как соотносятся эти два приема в его поэтике — вопрос слишком сложный, и здесь его касаться не приходится.

S. Ламартина я знаю очень плохо, и это его стихотворение нашел случайно, Я просматривал французскую хрестоматию по стилистике, где разбиралось около сотни стилей, стихотворных и прозаических, каждый со своим эпитетом, и как образец одного из них приводилось это стихотворение. Не помню, какое было придумано название стиля, — во всяком случае, к Лермонтову оно никак не подошло бы. Если бы за этот предмет взялся специалист по европейской поэзии, он, вероятно, нашел бы много аналогичных случаев. Поисками словесных «подтекстов» для отдельных строк и строф Пушкина и Лермонтова в западной литературе занимались очень много, поисками структурных «подтекстов», композиционных и стилистических, — очень мало (несмотря на такой замечательный образец, как «Байрон и Пушкин» В.М.Жирмунского). Можно надеяться, что здесь все еще впереди.

Литература

Эйхенбаум, 1969 — Эйхенбаум Б. М. О поэзии. Л., 1969.